Сергей Скрипкин: «О политике там не говорят, людей волнуют только насущные вопросы»

Сергей Скрипкин работает в скорой помощи Красноярска с момента окончания медицинского института, уже многие годы возглавляет КГБУЗ “Красноярская станция скорой медицинской помощи”. В самом начале специальной военной операции на Украине он подал заявку на сайте “Мы вместе”, где набирают медиков и волонтёров разных направленностей для работы в Донбассе. Заявку одобрили только летом, Сергей Анатольевич оформил отпуск и поехал в горячую точку.

Когда летел туда, помог одному из пассажиров справиться с недомоганием. Об этом писали красноярские СМИ. Удивительное дело: когда летел обратно в Красноярск, в самолёте вновь потребовалась его помощь.

— У нас в медицине это называется “закон парных случаев”. Если что-то происходит неожиданно — неважно, хорошее или плохое, — вскоре обязательно опять повторится. Обратно летел ночью, только задремал, слышу, зовут врача. А я единственный медик на борту оказался. Подхожу — мужчина лет сорока, боец. Был на фронте, получил минно-взрывное ранение. В Москве ему сделали операцию, и вот он возвращался домой. А в самолёте несколько часов в сидячем положении, расстояния между креслами узкие, у него начались сильные боли. Пришлось достать аптечку, поставить обезболивающий укол. Мы с ним ещё по прилёте встретились в аэропорту, он меня поблагодарил и сказал: “Мы обязательно победим!”

“Врачи нужны любые”

— Сергей Анатольевич, почему вы решили поехать в Донбасс?

— Потому что иначе не мог. Узнал в ОНФ, что требуются волонтёры-медики, оставил заявку на сайте “Мы вместе”, где добровольцев набирают. Там можно найти работу в Донбассе практически по любому направлению. И вот меня пригласили. Два дня побыл в Ростове, познакомился со своей группой. Там мы проходили обязательный инструктаж по безопасности, психологическую подготовку. И затем с 13 по 31 августа работал в больнице в Мариуполе, куда распределили нашу группу.

— Кто был в вашей группе?

— Изначально нас было девятнадцать, но поехали в Донбасс только девять: шесть врачей, две медсестры и санитар. Все из разных городов — Омска, Кургана, Волгограда, Москвы, Калининграда, Северодвинска. Все сработались, подружились.

— Врачи каких специальностей там больше всего нужны?

— Любые нужны. В первую очередь, конечно, хирурги и травматологи, потому что больница у нас была экстренной помощи. Раны и травмы — это всё идёт потоком. Но нужны и узкие специалисты, болезни же разные бывают. Реаниматологи, анестезиологи, терапевты, эндокринологи. Например, на весь Мариуполь ни одного уролога нет, вместо него помощь хирурги оказывают. Опять же, в больнице есть и роддом, и отделение глазных болезней, и недавно поликлинику открыли для детей и взрослых.

— Врачи все приезжие?

— Нет, есть и местные.

— Как с ними складывались отношения?

— Большинство оставшихся врачей — это сторонники России. Они намеренно остались, ждали нас. Конечно, они очень рады нам были, помогали устроиться, всё показывали, рассказывали. Очень сильно удивлялись, что мы приехали работать бесплатно. Да и здесь все удивляются. Конечно, многие доктора еще в начале спецоперации уехали на Запад, в Европу, медоборудование с собой увезли. Но что интересно, сейчас пошёл обратный поток, некоторые возвращаются. У кого-то, может, не сложилось за границей или родственники в Мариуполе остались. Эти осторожничают, больше молчат, выжидают, что будет. Но в профессиональном плане они молодцы. Да у нас и работа такая, некогда особо отношения выяснять или переубеждать друг друга, людей спасать надо.

— Больниц в Мариуполе хватает?

— Так наша единственная. Раньше было восемь, одна осталась. И то половина корпусов в ремонте, разрушения есть. Принимали больных не только из Мариуполя — со всех окрестных деревень скорые привозят. А больных очень много, особенно с обострениями хронических заболеваний. Больница ведь только в конце мая открылась, до этого люди три месяца в подвалах сидели. Сейчас вышли — одинокие, истощённые… Поэтому обострения серьёзные. Диабетики, например, лекарств не получали, многие погибли — естественно, то же и с онкологией. Сердечников много: с инфарктами, аритмией, гипертонией. Немало людей, перенёсших инсульт. Ну и текущие болезни тоже никуда не делись: аппендициты, холециститы, панкреатиты и так далее. Военных с ранениями не очень много, потому что линия фронта уже довольно далеко от Мариуполя. Но травм и у мирных жителей достаточно. Мины не все ещё деактивировали, взрываются люди. Вдобавок травмы: лазят по разрушенным зданиям в поисках чего-то ценного, а это очень опасно.

— А вы по какой специальности там работали?

— Я в приёмном покое. Такая комнатка — метров пятнадцать квадратных, много народу, в коридоре стоят, сидят, лежат. Я делал первичный осмотр, раннюю диагностику и распределял потом к нужным врачам.

— Санитаров хватало?

— Нет, конечно, но были волонтёры, выручали очень. Это в основном из “Молодой гвардии” и “Волонтёрской роты”, российских организаций. Молодые ребята — помогали что-то принести, куда-то сбегать. Больница восьмиэтажная, а лифты не работают. Вот как пациента на носилках на высокий этаж затащить? Они и помогали. Ну и местные тоже. До сих пор в подвале больницы люди живут, их же не выгонишь — куда им идти? Вот те, кто в состоянии, тоже посильную помощь оказывали.

— Как с медикаментами и аппаратурой дела обстоят?

— Плохо. Лекарства возят из России, но вся гуманитарка идёт в Донецк, там сортируется и развозится по другим населённым пунктам. Правда, выручают челноки. Вообще, аптечный бизнес очень хорошо сейчас там развивается: только при мне возле больницы три аптеки открылось. Это частники, они выезжают в Россию, закупают лекарства и доставляют в Мариуполь. Им даже что-нибудь заказать можно. А насчёт аппаратуры всё гораздо хуже. К счастью, был один КТ — слабенький, правда, но хоть что-то. Рентген-аппарат есть, а плёнки для снимков нет. Выкручивались как могли: изображение выводится на экран компьютера, больной или родственник снимает на телефон и несёт доктору показывать.

— Кто-то контролирует лечебный процесс?

— Вообще никто. Все лечат как могут. Никакого здравнадзора, медконтроля, проверок… Но, полагаю, это временно, система только начинает отлаживаться.

“К взрывам мы привыкли”

— Обстановка в Мариуполе сейчас спокойная?

— Да, это сейчас практически мирный город, потому что линия фронта далеко, его не обстреливают. Но последствия блокады шокировали нас, мы не могли найти ни одного целого дома; 90 процентов жилого фонда разрушено. Люди как жили в подвалах, так многие и живут до сих пор. В некоторых квартирах окна вставили или плёнкой затянули, некоторые остались целыми после прилётов. Тепла и воды нет, свет от генераторов в основном.

— Как же люди без воды обходятся? Водопровод разрушен?

— Частично работает в некоторых районах, но из крана течёт техническая вода. Привозят в бочках питьевую, её быстро разбирают. Вообще, абсолютно все ходят с пятилитровыми бутылями, потому что неизвестно, где тебе водовозка попадётся. Бесплатно раздают с бочек, но есть и коммерсанты, они эту воду набирают и продают потом. Литр стоит четыре рубля, пятилитровка получается двадцать. В ларьках бывает фирменная вода, как у нас, в литровых бутылках, но стоит 80–100 рублей.

— То есть бизнес понемногу оживает?

— Да, открываются магазины, ларьки. Но купить мало что можно. Электричества ведь нет, значит, холодильники не работают. Молочные продукты привозят из деревень, с рук продают. Скоропортящихся продуктов нет вообще. Можно купить фрукты и овощи, местные выращивают. Одежду возят из России, есть небольшой рыночек. Там всё продают или меняют, что ценного осталось.

— А разрушения начали восстанавливать?

— Большая часть жилых домов восстановлению не подлежит. Но строят очень много. За лето возвели целый микрорайон с новыми многоэтажками. Мариуполь — город-побратим Санкт-Петербурга, питерские компании там активно работают. Подрядчиков нанимают со всей России и ближнего зарубежья. Восстанавливают теплосети, они там газовые. Обещают к зиме запустить в те дома, в которые возможно. Частного строительства много. Мариуполь в этом плане необычный город, там вперемешку многоэтажные микрорайоны и частный сектор. Вот маленькие частные дома меньше пострадали, процентов 60 разрушено. Поэтому там очень много ремонтных работ проводится. Из городских пространств отремонтировали центральную площадь Мира: благоустроили, украсили, установили большие белые голуби на шестах. А вокруг — всё в строительных кранах. Правда, брусчатку пока не укладывают, потому что всё равно надо сети сначала подводить. Так площадь и осталась в следах от взрывов.

— Местных жителей много осталось?

— Люди прибывают. Раньше было 500 тысяч человек, после боевых действий осталось 100 тысяч. Но за лето выросло до 220 тысяч вместе с приезжими. Многие, кто уезжал, возвращаются.

— Больницы тоже будут строить?

— Когда-то обязательно, но пока надо нашу отремонтировать, она же частично разрушена. Скоро холода наступят, а в ней тепла нет. Тепловой контур сейчас делают, обещали, что к зиме подключат. Окна ставят. Вода есть, главное — тепло запустить. Свет подведён, но часто отключается, мы периодически переходили на генератор.

— Как вы полагаете, в других городах Донбасса такие же разрушения?

— Я проезжал до Донецка, был в Волновахе, Макеевке, Еленовке. Там всё так же, если не хуже. Сам Донецк восстанавливается, но его всё ещё обстреливают. Административные здания, заправки мешками огорожены. Я там два прилёта застал. Но местные привыкли, спокойно относятся к взрывам. Да и мы привыкли: в Мариуполе до сих пор “Азовсталь” разминируют, плюс сносят дома, непригодные для жилья. Так что тоже взрывы слышны постоянно. Ещё был в Торезе, это на границе с ЛНР. Там вообще войны не было. Дома целые, кафе, магазины работают, большой рынок, военных нет, люди гуляют. Красота! А в ДНР все с оружием ходят.

“Как прежде уже не будет”

— Что вас сильнее всего впечатлило за время работы в Донбассе?

— В первую очередь, конечно, разрушения. А ещё то, что водители гоняют на бешеных скоростях, все абсолютно. И по городу, и по районам. Объяснили, что это привычка с военных действий осталась: в быстро едущую цель попасть сложнее. Ещё очень впечатлило, что люди радуются самым простым вещам. Светофор единственный заработал — это событие, все пришли смотреть. Парикмахерскую открыли — праздник!

— Как в целом у людей настроение? Начали приходить в себя после пережитого?

— Здесь надо понимать, что остались в городе те, кто не смог уехать: пожилые люди, женщины с детьми. Мужчины почти все на фронте, с обеих сторон причем. Возвращаются с ранениями, а надо же семьи кормить. Не все разделяют пророссийскую позицию по спецоперации, многие агрессивно себя ведут по отношению к русским. Но постепенно приходит понимание, что ничего не изменить — как прежде, уже никогда не будет. Поэтому надо жить в этих условиях. И тогда те, кто здоровее, морально сильнее, ищут работу, чтобы хоть какие-то деньги были. А есть такие, кто просто спивается.

— Работу найти сложно?

— Нет, вакансий очень много. Нам дали местные сим-карты, и на телефон потоком сообщения приходят о работе. Мужчины нужны и для боевых действий, и в тылу — в ГУФСИН, в юстицию, полицию, МЧС. Причём оплата хорошая по местным меркам. На стройках много работы.

— А тех, кто спивается, много?

— Очень. Причём алкоголь ведь некачественный, в магазинах спиртное не продают. Всё из-под полы, с рук, в основном самогон. Но многих понять можно: кто-то потерял всю семью, кто-то остался в шортах и сланцах, без дома, без документов.

— Как ещё повлияли на людей боевые действия? Что-то изменилось в поведении, психологии?

— Отношение друг к другу поменялось. Например, пациент поступает в больницу, а с ним обязательно много родственников, а если их нет, то просто соседи. И пока мы определяемся с диагнозом, они никуда не уходят, бельё меняют, ухаживают, за водой сбегают, санитарам помогают. Очень дорожат друг другом, взаимопомощь на всех уровнях. Если бы так всегда в нашем обществе было, то и войны бы не было.

Но и негативные перемены заметны. Очень много психических расстройств. Я больную обследую, вопросы задаю разные, а она только одно рассказывает, как несколько дней в подвале, полном трупов, просидела, пока её не нашли спасатели. Или другая: всё время плачет, говорит, как ребёнка сама в газоне хоронила. Поэтому очень нужны там психологи. Мы, конечно, выслушивали всех, им ведь выговориться надо. А душа — такой же орган, если болит — нужно лечить.

— А дети как там себя ощущают?

— Дети разные. Если повезло и у ребёнка есть семья, он просто счастлив. Такие очень хотят учиться, с удовольствием в школу собираются, к нам приходили за разными справками. Но есть и другая категория: например, привозят к нам пацана лет 14–15 — в наручниках и под конвоем. Полиция просит освидетельствование здоровья сделать, чтобы понять, можно ли ему в СИЗО? Спрашиваем — как так, он же ребёнок, какая тюрьма? За что его? Оказывается, за грабёж, сторожа убил. И такие дети есть.

— Сирот много?

— Их практически всех уже вывезли в Россию. Всё лето работали соцработники, разыскивали, отправляли в российские детские лагеря, на экскурсии в разные города, в санатории. Потом, наверное, отправят в детдома, интернаты. Возвращать их некуда.

“Мы очень комфортно живём”

— В каких бытовых условиях вы там проживали?

— Мы жили в больнице, в одной из палат спали. Если что-то экстренное, среди ночи могли разбудить, позвать к пациенту. В принципе, удобно, проснулся — и ты на работе.

— Ваши коллеги сказали, что вы очень похудели…

— Это да. Но что поделать — больничное питание. Мяса ведь совсем не было, абсолютно. Каша, супы — всё на воде, без бульона. Суп тоже громко сказано: вода, там картошка и морковка плавают. Правда, в нашей группе был один вегетарианец, так он всем был доволен. Иногда удавалось что-то в магазине выловить — сыр, например. Но это прямо невероятное везение. Фрукты и овощи выручали, но это потому что лето, а к зиме, наверное, ещё тяжелее станет.

— А в свободное время чем занимались?

— По вечерам во двор спускались. Там такие здоровые трубы разрушенные, от теплосети, скорее всего. Вот мы на них рассаживались и общались, анекдоты травили. А что ещё делать-то? Телевизора и радио нет, интернета тоже. Мы здесь очень комфортно живём, не ценим только.

К тому же вечером и ночью больница превращалась в главное место встреч. В городе ведь комендантский час, ходить по улицам нельзя. И все полуночники к вечеру стягиваются — бомжи, алкоголики, просто одинокие люди. Здесь полиция не гоняет, всегда можно воды попросить, поспать на носилках. Ну и поговорить есть с кем.

— О политике говорили?

— Никогда, там эти темы вообще не поднимают. Максимум спросят — как там на фронте? Да нормально! И всё. А так больше о насущном: как выжить, что завтра поесть, чем заняться.

— Насколько ценен опыт, который вы получили от работы в Донбассе?

— Он бесценен, для врачей особенно. Например, медсестра у нас была, в России работала в стоматологии. Что она там делала? Ватные тампоны, инструменты стерилизовала, бумаги заполняла. А здесь надо кровь взять, капельницу поставить, рану обработать... И ведь поток больных не прекращается. Здесь, у нас, такие раны в принципе редкость, да и кто допустит молодого врача к такой травме? Максимум будет крючки держать на операции. А там ты на все руки мастер. Зашить, перевязать, обезболить, рентген посмотреть, электрокардиограмму прочитать…

— Вы бы рекомендовали молодым врачам пройти такую школу?

— Да, но надо понимать, что оплачивается только дорога и питание. Условия тяжёлые, и к ним надо быть готовым.

— Вы сами ещё раз поехали бы?

— Собираюсь, если будет такая возможность. Очень хочу посмотреть, как всё восстанавливается, как меняются люди, как налаживается жизнь.